Рецензии на спектакли

Интервью, статьи

Ссылки:
«Вишнёвый сад»

Неуважение к шкафу

В одном из спектаклей (а число виденных по долгу службы "Вишневых садов" измеряется десятками) Петя Трофимов предстал с топором и маниакально горящими глазами. Однажды Раневская, оседлав стул, скакала на нем по сцене за несчастным студентом и истерически орала: "В ваши годы не иметь любовницы!" Был, помнится, и случай, когда лакей Яша нахально щупал свою госпожу.
Как-то раз (уже не помню, на каком по счету представлении чеховской пьесы, но, вероятно, на неудачном) в голову закралась мысль, что надо на время оставить нашим театрам Чехова в покое. Мысль эта эгоистична, ибо и режиссеры с актерами не устают почему-то хотеть иметь дело с его пьесами, и поколения зрителей обыкновенно идут по жизни одно за другим.

"Вишневый сад" Някрошюса, театральное событие, совсем близкое по времени, спектакль столь же спорный, сколь, на мой взгляд, и грандиозный, странным образом не застил впечатление от нынешней постановки Алексея Бородина в Российском Молодежном театре. Бородин в РАМТе никогда прежде не ставил Чехова. Его "Вишневый сад" не концептуален. В нем не слышно желания новых форм и новых акцентов. В нем нет ни одной "революционно" прочитанной роли. Тут не скажешь: "Эвон, чего насочинял"... "ишь, как повернул!" И художник Станислав Бенедиктов по большому счету ничего эдакого не придумал. Играли прежде (в том числе и в РАМТе) спектакли, помещая актеров на сцене вместе со зрителями? Играли. Строили белые павильоны чеховских усадеб, устилали пол мохнатыми коврами, ставили рядом макетик дома, окруженный маленькими деревцами? Строили, устилали и ставили.
Но все это "уже было" ровным счетом ничего не значит в нынешнем спектакле. Ощущение хрупкой тревожной красоты, подлинной и вместе с тем уже немного игрушечной, не очень настоящей, исходит от этой декорации. Мохнатый ковер имеет цвет пепла, хотя на нем еще задержатся на некоторое время вполне живые, исключительно симпатичные люди.
На сцене Молодежного театра играют всего лишь историю про живых людей, которые не имеют сил справиться с обстоятельствами. Не хрестоматийную пьесу для ознакомления с ней юных недорослей. Но и не вольную вариацию, имея в виду, что оригинал всем давно известен. Все дело в людях. В их вполне традиционной театральной чеховской типажности. Гаев, по тексту "облезлый барин", у Ю. Балмусова такой и есть. В пластике, в интонациях – следы былого изящества, легкость необыкновенная. Перед нами эдакая траченная молью "порода", и это смешно, хотя смешное никак не педалируется, а всего-навсего вытекает из естественной жизни персонажа со всеми его "дуплетами" и "многоуважаемыми шкафами". Дуняша Т. Матюховой – маленькая субреточка с осиной талией и тонкими ручонками. Простонародная тонкая кость. Это абсурдно и тоже смешно. При взгляде на эту Дуняшу вспоминаешь маленький киношедевр по чеховскому рассказу "Драма", где в чудовищно бездарной пьесе одной престарелой драматургессы все персонажи бледнеют от чувств и есть ремарка даже про дворовую девку: "Входит Дуня, она бледна".
Толстый Симеонов-Пищик (С. Серов) обуреваем одновременно двумя пламенными страстями: что-нибудь съесть и сколько-нибудь занять денег. И опять нет никакой карикатуры – вполне жизненный дядя, колоритный и объемный.
Шарлотту играет блистательная М. Куприянова, личность для РАМТа историческая, актриса вахтанговской, остроумно-ироничной природы. Она напоминает маленькую балеринку без возраста и словно возвращает нам во плоти хрестоматийный чеховский замысел. Эта странноватая, насквозь артистическая "дочь Альбиона" содержит в себе некую загадку одинокого инопланетного существа.
Особая статья – Лопахин И. Исаева. Типажность крупного, мужиковатой внешности актера может сбить с толку. Кажется, это новый русский, и такая прямолинейная аллюзия способна убить наповал весь спектакль. По счастью, Исаев играет совсем другое. Его грубоватый, неизящный Ермолай Алексеевич и нежен, и растерян, и раздираем чувством реванша пополам с ненужной в его положении рефлексией.
Можно останавливаться далее на каждом из персонажей и признавать за каждым вполне традиционное прочтение роли. Лакей Яша (С. Морозов) – сытый наглец. Варя (И. Низина) нервна и угловата. Аня (Д. Семенова) наивна и безоглядна. Пожалуй, только Епиходов (Е. Редько) являет собой "мальчика из другого спектакля". Был, помнится, такой смешной персонаж в знаменитой когда-то рижской постановке Адольфа Шапиро "Чукоккала", выбегал на сцену в буденновке и с саблей посреди крокодилов, бегемотов и Вани Васильчикова с девочкой Лялей. Забавный этот Епиходов, но водевильный, слишком жирно очерченный "недотепа". А Петя Трофимов (П. Красилов), напротив, будто нарисован бледным твердым грифелем: вроде резонер, вроде неудачник, но все это пока не очень внятно.

Спектакль А. Бородина с поразительной для современного театра доверчивостью опирается на человеческий материал, на то, как протекают и развиваются взаимоотношения между людьми, обитающими в пространстве красоты, выставленной на торги. Душевные движения героев при этом, по большинству своему, абсолютно естественны. А для искушенных зрителей вполне предсказуемы. Эту предсказуемость многие наверняка почтут за отсутствие оригинального решения. На мой же взгляд, перед нами свойственное режиссеру А. Бородину искусство медленного, подробного чтения. Но на сей раз чтение это не столько вдумчивое, сколько исполненное щемящего сострадания. Уважения к старому пыльному шкафу здесь нет. Хотя и ощущается пока острая нехватка у актеров свободы от невольного пиетета: "Чехова играем!"
Но спектакль замешен так, что потенциальной воли чувствам в нем предостаточно. Стоит только актерам чуть-чуть обнаглеть, отпустить внутренние тормоза. Ничего страшного не случится, ибо ни одна из сюжетных линий не прочитана режиссером заведомо "наперекор".
Обнаглеть, по моему разумению, можно даже Раневской. Ибо Л. Гребенщикова, получившая эту роль после длительного репертуарного голода, попадает почти что в яблочко. Ее Любовь Андреевна немолода, надломлена. У нее детские глаза и чуть сутулая спина. Перед нами вечная девочка, так и не научившаяся отвечать за собственную жизнь. Больше юмора, капля уверенного озорства – и роль заблестит, как очищенный драгоценный металл.
Под занавес – о вечно забытом Фирсе. Не тот случай, когда такое можно забыть. Один из старейших рамтовских актеров В. Калмыков играет так, будто не играет вовсе. Работа редкой человеческой наполненности, необсуждаемого уровня... даже не мастерства, скорее психологической тождественности герою. Впрочем, абсолютно традиционный старик: голос тонкий, походка шаркающая, колени не сгибаются. В финале он засыпает, сидя на стуле, посреди бедлама, оставленного забывчивыми господами. И тут на секунду вспыхивает серый и страшноватый, мертвенный свет. Это мгновенный финальный "аккорд" – едва ли не единственный в спектакле эффектный постановочный прием.


Наталия Каминская
Культура, №3(7411), 22-28.01.2004 г.