Рецензии на спектакли

Интервью, статьи

Ссылки:
«Вишнёвый сад»

Прогулки по «Вишнёвому саду»

Вишневый сад цвел у самых ног. Распускался белым душистым цветом, навевая в душу неизъяснимую легкую грусть.
Чехов – это всегда нечто бесконечно поэтическое, возвышенное, о недоступном тоскующее, интеллигентно-красивое и нередко нудное, как зубная боль. Именно так сложилась традиция ставить Чехова, его классические пьесы, в которых, кажется, живого места не осталось, до смерти избитые ревнителями всеобщего среднего образования, они, казалось, навсегда погребены под грудой словесных и сценических штампов.
Однако, только узнав, что Алексей Бородин поставил в Российском академическом молодежном театре “Вишневый сад”, почувствовала жгучий интерес: что нового можно сказать этой пьесой, чем удивить, что предложить такого, что заставило бы публику встряхнуться?

Публика (человек 80, не больше) сидела прямо на сцене. Зрителей и актеров разделял лишь низкий цветущий вишневый сад, легкое ощущение которого рождало в душе ностальгическую грусть по чему-то безвозвратно ушедшему.
Нет, режиссер не собирался травмировать публику, тем более утруждать ее хитроумно спрятанными шифрами или глубокомысленными идеями, а предъявил ей какие-то совсем простейшие, даже обыденные вещи, о которых мы не то что не догадывались, просто не придавали значения, забыли. Например, вкус русской провинциальной жизни. Той самой, что сохранила в своих воспоминаниях большие дворянские гнезда и помещичьи усадьбы. Где текла неторопливая, а подчас и ленивая жизнь, сохраняющая традиции русской домашней патриархальности.

Бородин заворожен не текстом, не самовыражением, но только и единственно жизнью, непрерывность которой для него важнее интриги. Всем симпатиям и влюбленностям, равнодушию, коварству, безумным мечтаниям и идеям противопоставлена в его спектакле ничем не выигрышная повседневность, где нежность, тепло и участие не кричат о себе возвышенно и красиво, просто передаются от одного человека к другому, от сердца к сердцу, из рук в руки.
Вся эта повседневная чужая жизнь разворачивалась на наших глазах. Так что стоило протянуть руку, и можно было смахнуть слезу со щеки Раневской, которую – нет, не сыграла, а прожила замечательная актриса Лариса Гребенщикова. Пожалеть оставленного всеми Фирса (не менее замечательный Владимир Калмыков) и непутевого Епиходова (всегда неожиданный Евгений Редько).

Нет, не просто так захотелось всех пожалеть. Чем дальше длится действие, тем больше сгущаются краски вокруг главных героев и их душевных переживаний. И летняя усадебная жизнь с ее привычным укладом, милыми радостями и беспечной прелестью в конце концов взрывается и распадается: родовое имение Раневской продано с молотка за долги.

И вот уже заколачивают двери старого дома, и последняя повозка с багажом трогается от парадного крыльца. И забытый всеми Фирс один остается в доме. Так что невольно в темном пустом пространстве сцены повисает вечный и остающийся до сих пор без ответа вопрос – для чего на этом свете живем?
Нет, режиссер вовсе не претендует на что-то судьбоносное, общезначимое. Поэтому сознательно “притушил” актеров, не дал им выплеснуть в зал громкие эмоции. Может, это и есть чеховская деликатность? Когда разные человеческие чувства не кричат о себе возвышенно и громко, а просто передаются от одного человека другому, от сердца – к сердцу, от актера – к зрителю.


Наталья Анохина
Подмосковье, 04.02.2004 г.