Рецензии на спектакли

Интервью, статьи

Ссылки:
«Вишнёвый сад»

Трудно первые сто лет

Это символично, что 100-летие последней пьесы Чехова мы встретили и проводили спектаклями Э.Някрошюса и А.Бородина. Символичными оказались и оценки критики: щедрые восторги в адрес Э.Някрошюса – и снисходительность, попахивающая снобизмом, по отношению к А.Бородину. Что ж, вторая половина ХХ века отмечена торжеством метафорического театра и кризисом театра психологического. Но от такого “объективного расклада” пострадали, пожалуй, оба режиссера, достойные более точных слов.
В одном оба эти спектакля схожи – в смятенности, с какой прикоснулись опытные режиссеры к Чехову, зная, что такое был Чехов для ХХ века. Каждый из двоих попробовал начать второе чеховское столетие с чистого листа. Э.Някрошюс, видимо, согласился бы с Мейерхольдом, который написал Чехову: “Ваша пьеса абстрактна, как симфония Чайковского”. Для А.Бородина, верующего в психологический театр и знававшего лучшие образцы, ближе сам Чехов: “Знаете, я бы хотел, чтобы меня играли совсем просто, примитивно… Вот как в старое время… Комната… На авансцене – диван, стулья. И хорошие актеры играют… Вот и все… Чтобы без птиц и без бутафорских настроений… Очень бы хотел посмотреть свою пьесу в таком исполнении… Интересует меня, провалилась бы моя пьеса?.. Очень это любопытно! Пожалуй, провалилась бы… А может быть, и нет...”.
А.Бородину тут же и попеняли за “совсем просто” – за отсутствие концепции. И никто не заметил, что “пароль” начертан уже на первой странице программки: 17 января 2004 года. “Вишневый сад” А.Бородина вышел день в день, только сто лет спустя после премьеры в Художественном театре. И читка на труппе состоялась, наверное, в те же сроки, и репетиции проходили под ту же осеннюю морось... как “там”, недалеко, вверх по улице и налево по Камергерскому.
Конечно, А.Бородина волновала не реконструкция (“в мизансценах Художественного театра” – так писали в афише и играли в провинции начала прошлого века), но пойти по следам К.С. ему хотелось. Ему было надо. Восстановить тот путь по часам и так, если удастся, что-то угадать и расслышать. Навести мосты, наладить связь, проверить слышимость. А.Бородину, по-моему, очень важно было, чтобы его артисты и его юные зрители, которые Чеховым интересуются мало, но заранее его недолюбливают, как “папино кино”, совершили с ним это путешествие назад – “в сторону чуткости к простоте и поэзии” (Вл.Немирович-Данченко). В сторону жизни – естественной, подробной, то веселой, то печальной, но “не похожей на нудное нытье”, как писал Чехов.
Режиссер предложил себе и нам вернуться на исходную позицию и сыграть заезженную ХХ веком пьесу как... современную, будто прошлым летом написанную. Без умствования. Без многозначительности. Без истерики. Без лишнего трагизма. И так, чтобы поколебать наконец нашу (а может, и свою) уверенность, будто наши отношения с Чеховым исчерпаны, будто мы-то уж знаем его как облупленного. Знаем, видели, надоел, устали. Знаем, какими должны быть его герои. Кого должны любить, что – ненавидеть. Как одеваться, смеяться, в каких местах плакать. Как обедать, носить свои пиджаки. Как ломаются их жизни, мы тоже давно догадались – ведь мы знаем финалы чеховских пьес. Ждем знакомых реплик, давно превращенных театрами в репризы. Но “Вишневый сад” – это же не “Аншлаг”?
У А.Бородина играют иначе. Текст – сплошняком, как незнакомый. “Не облокачиваясь” на отдельные фразы, жесты и позы, но тщательно продумывая, прописывая в деталях органику существования на сцене. Играют деликатно, ансамблем, заботясь о том, чтобы все герои вышли живыми людьми, – Чехов так хотел. Играют, как учил режиссер А.М.Лобанов, стоя спиной к событиям, т.е. помня, что персонаж в отличие от артиста не знает, что с ним произойдет. Играют беззаботно. Не оплакивают продажу вишневого сада заранее, с первых минут. Здесь этого просто не допускают до себя – как мысли о смерти. Проявляют естественное для любого человека легкомыслие, то есть живут, отмахиваясь от дурных предчувствий, гоня от себя страх, откладывая на завтра то, что можно сделать сегодня.
Ясно, что для такого спектакля и пространство надобно режиссеру такое (художник С.Бенедиктов) – не привычная для Чехова “коробка”, не портал как рамка “картины”, а собственно сцена с ее пределами и беспредельностью. Режиссер сажает сотню зрителей на круг, заставляет их, уткнувшись в “четвертую стену”, смутиться от близости актеров, вглядеться в темноту “карманов”, съедающих декорацию по краям, увидеть вдали зрительный зал (занавес поднят), укутанный белым тюлем. То ли снег идет, то ли вишня цветет.
Нет тут ни реки, ни старой часовни, ни “настоящего зеленого поля и дороги”, о которых мечтал Художественный театр, но иллюзия “необычайной для сцены дали” есть. Как есть ощущение воздуха, движения и неприкаянности этой жизни, окончательно истаявшей вместе с ХХ веком. Но жизнь эта все равно полна звуков, которые припоминает А.Бородин, будто припоминает свое провинциальное детство и заставляет припомнить нас, даже если мы этого никогда не знали. Запах бурьяна за домом, крутой косогор, реку в утреннем тумане, зябкий воздух. Режиссера волнуют эти “сцены из деревенской жизни” (так определил жанр другой своей пьесы сам Чехов). Все еще волнует обаяние старой культуры, которой почти не осталось. “Я человек 80-х годов”, – говорит чеховский Гаев. В бородинском спектакле в этих словах слышны и ирония, и горечь режиссера по отношению к собственной жизни. Как быстро уходит время!.. Однако режиссер не рвет на себе волосы по этому поводу. Что-то убыло в людях, но кое-что сохранилось – в нем, в нас, в книгах, в чьих-то воспоминаниях. Не случайно же в его Чехове проглядывает и что-то тургеневское, и что-то бунинское. Контекст проглядывает. И в этом – историчность взгляда, смысл подобного “неконцептуального” созерцания.
В своем последнем письме к сестре незадолго до смерти Чехов хандрит. Жалуется на одышку, “которая усиливается от малейшего пустяка”. Ропщет на жару – “хоть раздевайся”. Признается, как его пугает перспектива путешествовать по железной дороге в душном вагоне. Смерть великодушно избавила его сразу от всех забот. В последний путь его сопровождала долгожданная прохлада.
После бородинского спектакля почему-то обращаешь внимание на самые разные мелочи.


Наталья Казьмина
Первое сентября, №18 (1277), 13.03.2004 г.